Свет фонарика мазнул по стенам "поплавки" вернулись.
– Эй, служивые! – позвал старший "царских людей" – Берись за ящики и за мной.
Они проволокли свою ношу по темным подвальным коридорам. Сложили их штабелем у выхода на улицу.
– Спасибо, парни! – поблагодарил их старший и передал фонарь одному из своих, – Моти проводит вас.
Обратно шагали молча. Уже в здании университета Двир не выдержал и поинтересовался у проводника:
– А что у вас в ящиках-то?
– Противопехотки, – пожал плечами Моти, – будем склон минировать.
– Ого, – удивился Двир, – откуда такое богатство? В оружейке-то только винтари ржавые, да "бренов" пяток.
Моти лишь загадочно хмыкнул.
Дежурить Дмитрию выпало на рассвете. Товарищем по несчастью был Гаврош.
Прихватив термос с кофе, они дождались разводящего и сменили на крыше двух посиневших от холода пехотинцев.
Гаврош пристроился в углу, зарылся в поднятый воротник, пробормотал что-то про недосмотренный сон и отключился.
Карта жгла Дмитрию карман, но даже при спящем Гавроше он не решился. Вместо карты принялся разглядывать окрестности.
Тонкий, покрытый проталинами слой снега укрывал город.
Клочья тумана полоскались в роще у Августы Виктории, словно белье на ветру.
Робкие лучи просыпающегося солнца шарили по склонам, их зыбкий свет освещал окружающее Гору царство мертвых: ровные ряды могил британского военного кладбища, беспорядочно разбросанные еврейские захоронения, сползавшие в ущелье Кедрон, противоположный склон полный мусульманских могил. Весь этот парад покойников упирался в наглухо замурованные Врата Милосердия.
Дмитрий достал отцовский бинокль. Цейсовская оптика приблизила, развернула перед ним старый город, словно иллюстрацию из журнала. Свинцовый купол над скалой, мечеть Аль Акца, башенки колоколен и минареты.
Он отложил бинокль. Плеснул себе кофе. Кружка приятно обжигала пальцы. Вкус оказался так себе, но в такую холодину выбирать не приходилось.
Гаврош причмокнул во сне.
Выхлебав половину содержимого, Дмитрий сунул парящую кружку под нос товарищу.
Иоське втянул кофейный аромат и рывком вцепился зубами в эмалированный край.
Только потом открыл глаза, отобрал кружку и промурлыкал – Ко-о-ффе-е…
– Ух, ты, – удивился биноклю проснувшийся Гаврош, – ну-ка…
Он подкрутил окуляры и уставился на Старый город. – Пост, где им выпало дежурить, имел позывной "Физика", и, по словам разводящего "поплавка" являлся самой лучшей обзорной точкой в анклаве.
Гаврош всматривался в окуляры, бормоча себе под нос.
– Вот Хурва, – бормотал он, – одна только арка уцелела, а от Тиферет и того не осталось. А Греческая церковь у армян так и стоит.
Он оторвался от бинокля и показал Дмитрию на нависавшую над руинами Еврейского квартала колокольню.
– Видишь? У нас там такая позиция была. Оттуда пол Старого города простреливается. Если б не армяшки, мы б еще долго могли держаться.
– Причем тут армяне? – не понял Дмитрий.
– Они потребовали солдат с колокольни убрать, чуть ли не самому Старику побежали жаловаться, клялись, что никаких арабов туда на пушечный выстрел не подпустят. Сам Шалтиэль приказал нашим оттуда убираться.
– И, правда, не пустили?
– Ага, держи карман шире, – невесело усмехнулся Гаврош. – Их поп вышел, да сам для них ворота распахнул. На этом все "не пускание" закончилось, а ведь обещали…
– Эх… – вздохнул Гаврош, откладывая бинокль, – вот бы куда пробраться, побродить, молодость вспомнить.
Дмитрий помолчал, раздумывая, и вдруг брякнул:
– Слушай, Гаврош! В Старый город попасть, у тебя шансов нет, – он запнулся, но все же закончил фразу, – А в Петру ты хотел бы сходить?
Гаврош сощурился и внимательно посмотрел на Дмитрия:
– К Красной скале? – переспросил он.
– Ага.
– Как Бар-Цион?
– Как Бар-Цион, – подтвердил Дмитрий.
Гаврош задумался, смешно наморщив лоб.
– Не-е, – протянул он, наконец, – это ж в какую даль тащиться… да и зачем…
– То есть как, зачем? – задохнулся Дмитрий.
– Ну а че там делать… – принялся рассуждать Гаврош, – ну камни там красивые, древние, дык их и здесь навалом, – он кивнул головой на раскинувшийся за парапетом город. – Зачем еще… доказать, что у тебя яйца железные…
Гаврош невесело усмехнулся, – тут я пас…
Дмитрий вспомнил Газу, трупы египетских солдат и Гавроша, устало умывавшегося водой из пожарной бочки. Пожалуй, у него с этим пунктом все в норме.
– Я бы вот в Старый город сходил… – зло сказал Гаврош, – оптику на винтовку прикрутить, патронов мешок, гранат десяток. Заглянул бы в Армянский квартал, к старым знакомым. С попа ихнего старый должок взыскать. А потом на колоколенку, ту самую, в Греческой церкви. И ни одна падла у меня носа на улицу не высунет, я им припомню сорок восьмой.
Он пнул ботинком парапет, и бросил презрительный взгляд на Храмовую гору, – Вот он, сука, лежит передо мной как картинка… и зовет, – заходи, мол, Иоселе, в гости…
Гаврош сдвинул на затылок полицейскую фуражку, одетую поверх вязаной шапки. Посмотрел на Дмитрия, словно вспоминая, с чего, собственно, начался разговор.
Дмитрий, малость ошарашенный всей этой тирадой, пожал плечами, ответить было нечего. У каждого свои тараканы в голове. Кому Петру подавай, а кому колокольню, да патронов мешок. В философских размышлениях над этим парадоксом пролетело дежурство.
Сортир был единственным местом, где имелась возможность спокойно уединиться, тем более сортир добротный университетский, с деревянными стульчаками, а не обычное бетонное очко, с углублениями для ног.